Два подвижника

Спасо-Яковлевской обители:

гробовой иеромонах Амфилохий

и схимник архимандрит Пахомий

Как манит путника вниманье
К сим камням хладным гробовым…

Старец иеромонах Амфилохий Яковлев

На рассвете, писал красноречивый автор мысли о православии святыни русской,1А. Н. Муравьев достиг я Спасской обители древнего Ростова, прославленной издревле мощами Святителя Иакова, а в новейшия времена открытием мощей светильника всероссийской церкви митрополита Димитрия; благоговейно собирая жития святых, не помышлял он в глубине своего смирения, что на последних страницах сей духовной скрижали просияет и его великое имя.

Я поспешил прямо в монастырь и, подходя к собору, вспомнил, что мне поручено было поклониться гробу добродетельнаго старца Амфилохия, 40 лет молитвенно простоявшаго у возглавия мощей угодника ростовскаго, и не знал, где найти его могилу. Уже смеркалось. Соборная трапеза была отперта, – там хотел я дождаться открытия самой церкви. Любопытство привлекло меня к высокой мраморной гробнице, украшенной знаками схимническими, – и на них я прочел имя Амфилохия. О, с каким внутренним утешением простерся я пред памятником великаго старца, многие годы светившаго своими добродетелями не только пределам ростовским, но и столице!

Гробовой иеромонах Амфилохий, в мире Андрей Яковлевич, родился в Ростове 19 октября 1748 года в доме своего отца, священника ныне упраздненной Воскресенской городской церкви. Дед иеромонаха Амфилохия, рукоположенный (около 1708 года) самим свят. Димитрием, митрополитом ростовским, во священника к ростовской соборной церкви, был потом переведен в село Поречье, где и служил более 40 дет.

Андрей учился дома, так как духовнаго училища в Ростове тогда не было. Когда же ему исполнилось 16 лет, он поступил на место причетника к церкви св. Иоанна Милостиваго, а в 1776 году преемником и судьею известнаго митрополита Арсения Мацеевича, ростовским епископом Афанасием Вольховским, был посвящен в стихарь.

В то время, о котором здесь идет речь, в Ростове процветало живописное мастерство. Среди лиц, занимавшихся им, были такие знаменитые иконописцы и художники по дереву и финифти, которые превосходными работами увековечили свое имя. На высокой степени развития стояла и церковная живопись, так как тогдашние живописцы неуклонно следовали в манере письма добрым заветам мастеров, выписанных в Ростов знаменитым местоблюстителем патриаршаго престола, ростовским митрополитом Ионой Сысоевичем. Сохранившияся до нашего временя изображения альфресковой живописи, кроме ростовских и ярославских церквей, в селах: Вощажникове, Семеновском, Никольском погосте, и теперь продолжают приводить в восхищение тонкаго ценителя подобных памятников искусства.

Небольшой Воскресенский приход, где Андрей был причетником, давал ему много свободнаго времени. В число прихожан Воскресенской церкви, вероятно, входило и большинство ростовских мастеров иконописцев, которые ютились преимущественно около Кремля. Пользуясь досугом, Андрей и начал у них учиться живописи и в скором времени обнаружил такие успехи, что, как видно из оставшихся после него работ, последния нисколько не уступали работам его учителей. Наглядным доказательством этого служат оставшиеся после него икона Толгской Божией Матери и финифтяный крест, составляющие в настоящее время реликвии Яковлевской обители.

После известной истории с ростовским митрополитом Арсением Мацеевичем, которая не могла не отразиться на отношениях к Ростову императрицы Екатерины второй, благоволение последней было перенесено на Ярославль, ставший губернским центром. Ярославль оживился, старые храмы стали переделываться. Преосвященный Афанасий, имея нужду в живописцах, перевел Андрея в Ярославль на дьяконское место к церкви Св. Параскевы, что на Сполье, а затем в 1770 году отправил его в Москву для участия в возобновлении живописи в Московских соборах. Вскоре по возвращении из Москвы Андрей овдовел. Смерть жены сильно повлияла на него, и он круто изменил свой образ жизни. Пятилетнюю дочь свою Андрей отдал на воспитание своему родному брату, состоявшему причетником при той же Воскресенской церкви и умершему в 1821 году в сане игумена Ростовскаго Петровскаго монастыря, – сам же в 1777 году поступил в братство Спасо-Яковлевскаго монастыря и через два года, 8-го декабря 1779 года, принял монашеский чин под именем Амфилохия.

Монастырский соборный храм, построенный митрополитом Ионою Сысоевичем, был им украшен (около 1680-1685 г.) превосходной альфресковой живописью. К сожалению, присутствие в храме значительной сырости не могло не отразиться на этой дивной живописи: она стала ветшать и через сто лет потребовала поправки. Настоятель монастыря, архимандрит Амфилохий Леонтьевич, впоследствии епископ переяславский, в 1780 году поручил сделать поновление монаху Амфилохию, и последний, надо отдать ему справедливость, исполнил возложенное на него поручение замечательно хорошо: сохранил все фрески в полной неприкосновенности, так что, когда в 1899 году (почти более чем через 100 лет) явилась необходимость в поправках этой живописи, то члены Московскаго археологическаго общества, наблюдавшие за реставрацией, отдали полную дань уважения монаху художнику конца XVIII века, как опытному реставратору, понимавшему значение памятников древне-русскаго искусства. По поводу этой реставрации в монастырских записях сохранилось одно сказание о достопамятном случав с Амфилохием, который имел влияние на характер всей его дальнейшей жизни. Однажды, занимаясь работою в храме и находясь почти у самаго купола, он услышал ко время служения, совершавшагося при мощах Св. Димитрия, пение ирмоса: «Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти»… Это пение было так умилительно и хорошо, что показалось ему ангельским, и слова произвели на него такое впечатление, что он заплакал и с этой минуты, можно сказать, уже больше не принадлежал земле.

Посвященный в 1780 году в иеромонаха, Амфилохий одновременно исполнял должности благочиннаго, уставщика и гробового иеромонаха. Вследствие принятия на себя этих должностей он был обязан раньше всех являться в церковь; а в первыя две недели великаго поста, во время ростовской ярмарки, он боле чем по 12 часов стоял на ногах у гробницы Св. Димитрия, не выходя из церкви и оставляя себе для сна не более пяти часов, – свободное же время проводил в непрестанной молитве. Такой нелегкий подвиг Амфилохий нес в течение 45 лет. От долгаго стояния он лишился употребления ног и за несколько лет до смерти уже не мог ни ходить, ни стоять, и его возили в церковь в кресле на колесах. Кроме вышеуказанных должностей, он исполнял еще обязанности духовника, а масса его почитателей отнимала у него и то небольшое свободное время, в которое бы он мог отдохнуть.

Слава о благочестивой жизни иеромонаха Амфилохия с каждым днем распространялась все более и более, и он приобрел уважение лиц всех сословий. Из отдаленных мест нарочно приезжали в Ростов, чтобы поклониться мощам Св. Димитрия и удостоиться чести стать духовными детьми старца Амфилохия. Имя Амфилохия сделалось известно даже императору Александру I, который через князя А. Н. Голицына прислал ему наперсный крест, украшенный бриллиантами. Наконец, и сам император, во время посещения им Ростова, 23 августа 1823 года, приехав в Яковлевский монастырь и помолившись мощам Св. Димитрия, принял благословение от иеромонаха Амфилохия. Не ограничившись этим одним посещением старца, император Александр в тот же день к вечеру вторично прибыл в монастырь и один без свиты пошел в келлию Амфилохия, где пробыл наедине с ним более получаса. О чем беседовали они – осталось неизвестным. Амфилохий скончался вскоре после этого события, именно 26 мая 1824 года. Недолго после него жил и сам Благословенный.

Из числа многочисленных поклонниц этого святого старца особенно выделяется графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. С ним, – писал Елагина, – она познакомилась «вскоре после кончины родителя своего, Алексия Григорьевича (1808) во время поклонения мощам Св. Димитрия. Амфилохий беседовал с нею о смирении, о милосердии, о суете благ мира сего, о молитве, силе веры. Говорил, как и всегда, с искренними слезами на глазах. Графиня в беседе с ним живее восчувствовала охлаждение к мирскому счастию, тщету светских развлечений и непрочность всего, что человек созидает себе для временной жизни. Из келлии Амфилохия графиня вынесла убеждение, что здешняя жизнь есть только приуготовление к будущей, что блага здешней жизни должны быть не иным чем, как средством к приобретению благ вечных. Полюбив Ростовскую святыню, уважая  душою Амфилохия, графиня до 1820 года, если только не дольше, каждогодно на время великаго поста ездила в Ростов, там говела и проводила светлые дни праздника Пасхи. Можно утвердительно сказать, что с минуты свидания графини с иеромонахом Амфилохием началась новая жизнь графини Анны Алексеевны» … «В 1820 году графиня, как известно, познакомилась с архимандритом Фотием и с тех пор уже реже стала навещать Спасо-Яковлевскую обитель, не прерывая, впрочем, сношения ни с иеромонахом Амфилохием, ни с его племянником, архимандритом Иннокентием, о чем свидетельствуют огромный теплый храм в честь святителя Иакова, построенный на средства графини в 1836 году, и прекрасная серебряная рака над местом упокоения святителя, сооруженная графиней незадолго до смерти архимандрита Иннокентия».

По разсказам современников, охлаждение графини Орловой к Амфилохию произошло вследствие взглядов этого святого старца на тяжелое положение крепостных крестьян в мрачное Аракчеевское время. В теплых сердечных выражениях, а может быть и в слезных мольбах,  Амфилохий убеждал графиню дать своим рабам свободу, тем более, что незадолго перед этим Соседние крестьяне с. Угодич (Рост, уезда) своим помещиком Ф. А. Кар были отпущены на волю с званием свободных хлебопашцев с правами землевладельцев собственников. Да и указ о свободных хлебопашцах состоялся 20 февраля 1803 года незадолго до знакомства Орловой с Амфилохием.

Но не таков был Фотий – соподвижник Аракчеева. Он преподавал другие советы, очевидно, более приятные графине, жертвовавшей тяжелый даровой труд крепостных крестьян на украшение Юрьевской обители и на прославление священно-архимандрита Фотия. А положение орловских крестьян, управляемых наемниками, было в некоторых имениях очень незавидное. В одном финляндском имении от жестокости управляющего произошел даже бунт, укрощать который пришлось вооруженной силой. Это тяжело – отразилось и на графине, что видно отчасти из письма ея к Амфилохию. «Теперь,– пишет графиня (30 августа 1822 г.), – позволь мне тебе отдать отчет, какое дело меня здесь задерживает. Я, видевши государя перед отъездом, просила его не зделает ли мне милость купить мое Финляндское имение, на что он милостиво и согласился и приказал, чтобы я подала записку об оном министру финансов Гурьеву, теперь я все за этой запиской здесь жду, не могу никак подробное сведение получить от моего тамошняго управляющаго, кажется мне что им всем крайне не хочется, чтобы я продала сие имение, потому что с продажей онаго прекратятся множество грехов. Я себе и дала слово не выезжать отсюдова, пока не получу нужныя сведения. Естли они при мне смеют такия задершки делать то что ж, будет без меня.

О, Господи отец мой как я буду счастлива. Естли сие имение купит Государь многих меня хлопот он избавит.

Дай Господи чтобы сие совершилось поскорее. Помолися и ты, сладчайший мой родитель, о твоем келейнике чтобы Господь устроил все его дела для душевнаго спасения. Страх хочется спастися, премноголюбимейшей мой Ангел хранитель и истинной утешитель».

Нужно при этом заметить, что большая часть имений Орловых, в особенности в ростовском уезде, были подарены императрицей Екатериной из отобранных от монастырских вотчин, пожертвованных на помин души и ради своего спасения разными благотворителями. Амфилохий был уже сознательным юношей в момент этого тяжелаго для монастырей события и конечно глубоко запечатлел в душе всю несправедливость дальнейшаго закрепощения христианских душ тем участникам печальнаго июльскаго ропшинскаго события, в котором отец графини принимал такое активное участие.

В нашем собрании находится значительная коллекция писем графини Орловой к Амфилохию. В этих письмах графиня называет иеромонаха Амфилохия «Ангелом  Хранителем» и своим «сладчайшим родителем», а себя именует «келейником его», целует его руки и ножки, с любовию просит перекрестить и благословить ея глупую головушку и т.д.

К сожалению, у нас нет писем Амфилохия, кроме одного:

«Возлюбленное о Иисусе Христе чадо.

Я порадовался, получив твое любимое писание 14 числа. Что вы скорбите о моей болезни? Им уже и быть время, о чем и скорбеть вам не надобно. Наказуя наказа мя Господь, но смерти еще не предаде мя. Молю Его с Пророком: ослаби ми, да почию, прежде даже не отъиду, и к тому не буду. О тебе, возлюбленное чадо, Господа молю, да сохранить твое здравие от всех врагов видимых и невидимых, и благословение Божие да почиет на тебе.

Грешный Амфилохий.

Мая 15 1820 года».

Замечательно еще то, что главныя пожертвования для Яковлевской обители графиня делала уже после смерти Амфилохия, и зимний храм в честь Св. Иакова был устроен ею через 12 лет (1836 г.) после смерти этого праведника. Да и сам Амфилохий в одном из своих писем упоминает, что много есть монастырей, основанных царями, князьями и боярами от богатства, от силы, от сокровищ, но не таковы они, как те, которые основаны трудом, подвигом, молитвами, слезами…

* * *

Схиархимандрит Пахомий Панов

Другой подвижник Спасо-Яковлевской обители, подвижник нашего недавняго времени был незабвенный наместник монастыря старец всеми уважаемый о. Пахомий († 19 октября 1904 г.)

Он родился 20 июня 1825 года в сельце Глазове, Владимирской губернии и уезда в семье крепостного крестьянина помещика Лупандина – Герасима Панова и в св. крещении в Успенской церкви, что на погосте Симонова Гора, был назван Пантелеймоном. Тяжелое детство провел Пантелеймон в отцовском доме среди страшной бедности. 7-ми лет он научился уже читать и немного писать, а когда ему исполнилось 12 лет, то его помещик г. Лупандин, несмотря на его малолетство, наложил на него оброк в 60 рублей в год, вследствие чего бедной семье стало еще тяжелее и невыносимее, и мальчик уже изо всех своих детских сил старался, помогая отцу в полевых крестьянских работах. А тут еще последовал в начале сороковых годов целый ряд неурожаев, доходивших в Глазове до полной голодовки, при чем помещик крестьянам нисколько не помогал в их тяжкой доле и даже понять не хотел крестьянской нужды и жил, как и прежде, очень широко на кровныя крестьянская деньги.

Что было делать в таких обстоятельствах бедному Пантелеймону? Чтобы как-нибудь прокормиться и пособить своей семье, он пошел служить простым рабочим в Тейково на ситценабивную Фабрику Каретникова, где и прожил 7 лет, получая очень маленькое жалованье, несмотря на то, что при набивке ситцев, в то время ручным способом, он по своим способностям и усердию был одним из не последних набойщиков.

Во время пребывания Пантелеймона на фабрике, в Глазове был большой пожар, который числе прочих истребил и дом его отца, и вотчина Лупапдина до того была разорена, что он, страшно нуждаясь в деньгах, начал продавать принадлежащих ему крестьян деревни Глазова разным другим помещикам. Семья Пановых была продана Г. Толмазову, который Пантелеймона взял в дворовые люди, а семью поселил в другой вотчине. Новый помещик оказался не только человеком очень строгим, но и не верующим, запрещая своим рабам ходить в церковь. «Поступая в господский дом, пишет о. Пахомий в своей автобиографии,2Своеручная автобиография подарена мне о. Пахомием в 1902 году. А.Т мне было очень нелегко, к тому же для юноши было и немало соблазнов, но все же Богу помогающу, вел себя прилично и воздержно. Хотя строго запрещали ходить в церковь, но я старался насколько возможно бывать за Богослужением, а дома главным моим чтением была псалтирь. Впрочем, исправление лакейской должности у г. Толмазова, проживавшаго в последнее время в Суздале, скоро кончилось. Наступил приснопамятный 1861 год. Рабство пало, и лакеи стали уже излишними».

Прослуживши еще нисколько времени у какого то барина за очень маленькое жалованье, Пантелеймон поступил послушником в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь «для обучения себя монастырской жизни», как сказано в его послужном списке. Там 27 августа 1866 года был облечен в рясофор и был сначала келейником у архимандрита, а потом находился при свечной продаже. Далее в том же послужном списке сообщаются следующия краткия сведения о его жизни и движении по службе: 7 мая 1868 года указом Московской Синодальной конторы, ведению которой тогда подлежал Ростовский Спасо-Яковлевский ставропигиальный монастырь, Пантелеймон был перемещен в число братства этого монастыря послушником и 22 февраля 1870 года пострижен в монашество с наречением имени Пахомия, 11 октября того же года посвящен во иеродиакона архиепископом Ярославским и Ростовским Нилом, а 24 октября того же года Преосвященным Алексием, настоятелем Московскаго Донского монастыря, рукоположен во иеромонаха. 19 октября 1874 года определен исправляющим должность казначея монастыря, а 25 сентября 1881 года назначен наместником монастыря с освобождением от казначейских обязанностей.

В 1884 году награжден наперсным крестом, 9 мая 1891 года возведен в сан архимандрита и 6 мая 1897 года высочайше награжден орденом в. Анны 3-й степени.

К этим кратким сведениям из его послужного списка следует добавить, что о. Пахомий, тяготясь ответственною должностию наместника и стремясь к уединенной жизни для своего спасения, 12 июня 1892 года принял от настоятеля монастыря Преосвященного викария Ярославской епархии Амфилохия, епископа Угличскаго, известнаго археолога и палеографа, схиму с наречением ему имени Пантелеймона, но, по воде Преосвященнаго, схима эта была тайная, и о. Пахомий до конца дней своих нес обязанности наместника монастыря в сане архимандрита.

И прежде всегда воздержный о. Пахомий, по принятии схимы, не стал вкушать даже молочной пищи, ни скоромнаго масла, ни яиц. Постоянно читал псалтирь с молитвами и поминовением на ней умерших. Службы Божии никогда не опускал, ежедневно, доколе не слег в постель, совершая Божественную Лигурию и приобщаясь Св. Христовых Тайн, при чем кто бы ни попросил – всегда на проскомидии поминал живых и умерших, а также но просьбе болящих служил о здравии их молебны св. Угодникам Иакову и Димитрию, в молитвы и заступничество которых глубоко веровал; и молитва веры часто спасала болящих, и Господь подавал облегчение болезням. За монастырския ворота не выходил более 10 лет, и его видали за воротами только при встречах крестнаго хода или при погребении умерших, могилы которых находились в монастыре. В последнее время своей жизни покойный сталь заниматься старчеством, при чем принимал в своей келлии всех, без различия сословия и состояния, и всем у него находилось доброе слово вразумления и утешения в горе и несчастиях. Кроме личных бесед, вел с знакомыми и обращающимися за советом обширную переписку. Любил подавать милостыню нищим, на что и употреблял почти все свое небогатое содержание. Одежду носил самую простую и можно сказать убогую, не имея даже теплой рясы для хождения в храм Божий в зимнее время. Не имея прислуги, часто сам мыл полы в своей келье, что, впрочем, тщательно скрывал от взоров посторонних людей, выбирая для этого или вечернее или даже ночное время. Посетителей старался угостить, чем только мог. Постель имел хотя и не голыя доски, но довольно жесткую, а пред постелью стоял аналой пред св. иконами, около которых теплилась неугасимая лампада. Сколько ночных молитв и воздыханий сердечных слышали эти св. иконы! Сколько слез молитвенных пролито здесь как о себе, так и о всех, в скорбях и нуждах сущих!… Знает об этом только один Господь всеведущий. Такова была жизнь о. Пахомия в своей келлии.

Вне келлии, в монастыри, в свободное от Богослужения время, пока силы не оставили его, очень любил работать в монастырском саду и на кладбище. Оденет свой дырявый подрясник, опояшется веревкой так, что трудно было узнать в нем наместника первокласснаго монастыря и архимандрита, и с заступом и топором в руках копается в монастырском саду: то сухие сучья срубит, то деревцо подсадит, то за цветами, которые очень любил, ухаживает. Видали его и на кладбище монастырском, где с любовию обхаживал могилки знакомых и незнакомых покойников, выпалывая траву и приводя их в приличный вид и в то же время творя молитву об упокоении со святыми преставльшихся.

Отношение его к настоятелю было самое почтительное и такое послушливое, что он все готов сделать и сделал бы на самом деле, что ни приказал бы настоятель. Любопытно привести здесь факт его послушания настоятелю о. архимандриту Иакову относительно его фотографий. Как ни уговаривали о. Пахомия сняться – он решительно отказывался; и вот кому-то, кажется, обществу хоругвеносцев, пришла мысль снять фотографии одновременно и с настоятеля монастыря о. Иакова, и с о. Пахомия, о чем и доложили о. настоятелю. Тот согласился и велел одеться о. Пахомию в рясу, надеть крест архимандритский и орден Св. Анны и притти в его келлию, где уже был приготовлен фотографический аппарат. Когда пришел туда о. Пахомий, не знавший, зачем его требуют, только тогда настоятель объявил ему о цели, с которой он позвал его, и после этого о. Пахомий безпрекословно сел с о. настоятелем, и их увековечили на фотографической карточке. Потом о. настоятель приказал ему и одному сняться, что тот без всякаго возражения и исполнил; и только благодаря этому его безпрекословному послушанию, на что и разсчитывали желающие снять с о. Пахомия фотографию, кроткий вид его увековечен на фотографии, почему и нам удалось поместить здесь, в этой книжке, его изображение.

К братии о. Пахомий относился кротко и с любовию и с подчиненными был всегда ласков и любезен; если из них и пожурить кого-либо за неисправности, то потом сам же готов был просить прощения, – и за это послушники монастыря его очень любили, но монахи не очень любили о. Пахомия, завидуя тому уважению, которым он пользовался у всех слоев общества. Много терпел старец от них в особенности во время болезни: то больного, еле дышущаго, оставят запертым в келье, то умышленно не оставить церковнаго вина для совершения литургии, когда он служил ежедневно, или не принесут просфор – все это он переносил безропотно и редко, редко пожалуется, как дитя малое, кому-либо из близких.

За последние три года о. Пахомий страдал удушьем, но, несмотря на свой тяжелый недуг, он продолжал неопустительно ходить в церковь к самому началу каждаго богослужения, ежедневно принося безкровную жертву и в праздники участвуя в соборном богослужении. Иногда ему было очень трудно в тяжелом праздничном облачении выстаивать длинный, уставный службы, – так вот и думалось, что он не кончит, упадет, сделается с ним дурно. Но вера в молитвы св. Угодников Иакова и Димитрия помогала ему, как он не один раз говаривал, переносить все недуги душевные и телесные, и он вел до самой предсмертной болезни свою обычную жизнь, принимая в келье многочисленных посетителей, приходивших с просьбою помолиться и за советами разнаго рода, что иногда «нарушало спокойствие его духа», как он выражался.

Внутренне готовясь к смерти, он готовился к ней и внешним образом, заказав и велев принести в келлию простой деревянный гроб, в котором и завещал положить себя. Недолго пришлось этому гробу ожидать своей жертвы. Дней за пять до смерти о. Пахомий сильно простудился в своей легкой летней одежде, когда при сильном ветре ходил в последний раз причаститься Святых Христовых Таин. И ранее он говорил своим знакомым, что «у него дыхание только вот тут», указывая в это время на верхнюю часть своей впалой груди, а теперь и совсем слег в постель, но кельи своей не запер – все свободно входили: кто помолиться, кто проститься, кто поплакать над умирающим. Но вот настало 19-е октября 1904 года. О. Пахомию сделалось особенно худо, и он, приобщившись еще раз Святых Таин, в 9 часов вечера тихо почил, как бы уснул сном праведника. Вот, к кому можно приложить слово «преставился». Город узнал о его смерти по тем шести ударам большого колокола, которые разнеслись в ночной тишине с высокой колокольни Спасо-Яковлевскаго монастыря.3Я был за час у него до кончины, и он был в полной памяти и говорил хотя и слабо, но очень внятно. – А.Т. Узнал – и в лице своих граждан во все время до дня погребения во множестве посещал его тесную келлию, так что ни одной панихиды не было, за которой не присутствовало бы 30-50 человек. А панихиды служили с ранняго утра и до поздняго вечера… Особенно много было народа в день выноса тела покойнаго в храм и погребения, бывшаго 22 октября – в день празднования Казанской Божией Матери. По словам очевидцев, столько народа, бывает в монастыре, сколько было за литургией и отпеванием о. Пахомия, разве только в великие годовые праздники. Литургия была торжественно совершена настоятелем о. архимандритом Иаковом в сослужении соборнаго о. протоиерея А. Пречистенскаго и старшей братии монастыря. Во время причащения священнослужителей было произнесено поучение священником Рождественской на Горицах церкви о. К. Преображенским следующаго содержания:

«Блажени нищии духом, яко тех есть царствие небесное» (Мф. гл. 5, 3).

«Вот, что обещает Господь наш Иисус Христос смиренным сердцем рабам своим. Он говорит, что за гробом в вечной жизни им уготовано вечное блаженство во царствии небесном. Да, великая добродетель смирение и послушание. Сам Господь Иисус Христос называет себя кротким и смиренным, когда говорит: придите ко Мне вси труждающияся и обременении, и Аз упокою вы, – возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток семь и смирено сердцем и обрящете покой душат вашим… (Мф. 11 гл., 28-29 ст.). Сам Господь показал нам великий образ смирения и послушания: «послушлив быв даже до смерти»… Этим добродетелям – смирению и послушанию – должны и мы учиться и учиться всю свою жизнь, дабы и нам достигнуть царствия небеснаго, обещаннаго нищим духом. Но где нам научиться этим добродетелям, как ни у сего гроба почившаго старца схимо-архимандрита Пахомия, который мы теперь окружаем в такой массе народной? Прости, смиренный старче, мне, своему сыну духовному, если я несколько побеседую для нашего назидания о твоей высоко-поучительной жизни, в которой ты был неизменен в своем смирении и послушании.

Перенесемся мыслию полвека тому назад в Суздальскую Спасо-Евфимиеву обитель. В полном расцвети своих физических сил явился в эту обитель скромный мещанин города Суздаля Пантелеймон Герасимов Панов, решившийся разстаться с миром и его суетою и взять на себя крест иночества. Вняли здесь просьбам Пантелеймона и приняли его на испытание послушником «для обучения себя монастырской жизни». Несколько лет живет здесь молодой послушник, несколько лет борется со своими страстями и привычками, но не в этой обители, находящейся на родине, где его, несомненно, навещали родные и знакомые и взявшемуся за рало обращали лице его вспять, мешая его спасению, – не в этой обители судил ему Господь провести большую часть своей жизни. Его сердце давно стремилось к прославленным местами Ростовским, где, как звезды небесныя, сияли своими нетленными мощами и чудотворениями Святители Божии: Леонтий, Исайя, Игнатий, Иаков и Димитрий и преподобные: Авраамий архимандрит, Петр Царевич, Исидор блаженный и Иоанн Милостивый. В особенности в то время процветал при архимандрите Иннокентии и его непосредственных преемниках Поликарпе и Илларионе Спасо-Яковлевский Димитриев ставропигиальный монастырь, и вот сюда то под сень его по указу Московской синодальной конторы вступил уже не молодой рясофорный послушник Пантелеймон. Это было в 1868 году. Здесь началась его невидимая для людей, но ценная для вечнаго спасения, жизнь, полная смирения. В 1870 году он посвящен во иеромонаха, в 1881 году сделан наместником и в 1891 году получил высокий сан архимандрита, о котором он даже и не мечтал никогда.

Но не изменили смиреннаго Пахомия ни высокая должность наместника, ни сан архимандрита. Как вступил в монастырь он послушником, так и остался таким же послушником до самой могилы; разве только в том было отличие, что в конце своей труженической жизни он принял на себя подвиг старчества и охотно открывал двери своей келлии для всех страждущих и обремененных житейскими невзгодами. Здесь, в его тесной келье, мы видали купца и ученаго доктора, и военных людей знатнаго чина, и многих из духовенства не говоря уже о массе лиц простого звания и особенно нищих и странных. Всякому у покойнаго находилось слово утешения, ободрения и самая искренняя ласка, а страждущим в материальном отношении – нищим и странным, и убогим – и посильная лента из его скудных средств. И при этом покойный ни перед кем не гордился своим саном высоким, а, напротив, с детскою простотою любил разсказывать разные случаи из того давно прошедшаго времени, «когда он лакеем в барском доме служил».

Нет, не гордился он своим саном высоким и должностью наместника, напротив, сколько раз он желал совершенно отказаться от всех должностей и даже сана архимандрита и принять схиму. Но ему не разрешали сделать этого открыто, и только тайно он принял схиму и наречен Пантелеймоном. Святый храм и церковное богослужение, несмотря на его продолжительность в Спасо-Яковлевском монастыре, покойный любил более всего на свете и, доколе был в силах, сам ежедневно считал за счастье приобщиться Св. Христовых Таин. Так жил со Христом и умер с молитвой на устах… Но просим тебя еще раз: прости отче, что нарушили мы твой смиренный покой похвальными словами своими житию твоему. К тому, кроме общаго назидания от твоей жизни, нас побуждает еще то обстоятельство, что мы за полученное от твоего гроба назидание усугубим свои молитвы о тебе, запишем имя твое в свои поминанья в полной надежде на то, что и ты за нас помолишься пред престолом Господним, которому теперь ты предстоишь, и ваше молитвенное общение никогда не прекратится: ты за нас, мы за тебя… Аминь».4Поучение это с кратким некрологом покойнаго о. Пахомия напечатано в неофициальной части Ярославских епарх. вед. в № 48, от 28 ноября 1904 г., откуда и взято нами

По окончании литургии начался умилительный чин отпевания, совершенный, кроме служащих литургию лиц многими прибывшими градскими священниками во главе со смотрителем духовнаго училища о. А. Троицким. Погребение о. архимандрита было монашеское и, несмотря на свою продолжительность, так как совершено было по воле о. настоятеля монастыря архимандрита Иакова без всяких пропусков, произвело на всех присутствовавших трогательное впечатление, усиливавшееся от очень тихаго и стройнаго пения монастырскаго хора. Так и сейчас слышатся многократно повторяемые припевы на кафизмах: «благословен еси Господи»… «Твой есмь аз, спаси мя»… Особенно умилительно пропеты были воскресные антифоны всех восьми гласов, напев которых древне-знаменный вызвал у многих слезы на глазах. Невольно думалось, почему же эти столь умилительные напевы ныне оставлены в большей части православных церквей?

По окончании чина отпевания, гроб почившаго был поднят руками иерейскими и торжественно, при красном колокольном звоне, обнесен хоругвями, несомыми членами общества хоругвеносцев и крестами вокруг Зачатьевской церкви, где покоятся мощи святителя Димитрия, до самой могилы, приготовленной на южной стороне Зачатьевскаго храма. Несмотря на очень ветреную и дурную погоду, народ, собравшийся в множестве, не расходился до тех пор, пока не опустили тела усопшаго старца в могилу, и доколе над этим гробом не возвели рабочее каменнаго свода… Так любили покойнаго жители Ростова за его смиренную и подвижническую жизнь…

Да помянет его Господь во Царствии Своем…