Меню
Образ и наследие св. Димитрия Ростовского в творчестве В. К. Кюхельбекера
Филевские чтения. Выпуск IX. Святой Димитрий, митрополит Ростовский. Исcледования и материалы. М., 1994. С. 203 – 210.
В России XIX столетия литература допетровской эпохи воспринималась по преимуществу как нечто устарелое, отжившее свой век, ненужное и неинтересное. Симеон Полоцкий — один из немногих авторов XVII — начала XVIII века, чье имя время от времени мелькало на страницах периодических изданий века XIX,— неизменно упоминался лишь как символ канувшей в Лету схоластики. Что же касается Димитрия Ростовского, то его творчество, числившееся по ведомству духовной литературы, достаточно редко останавливало на себе внимание ведущих участников литературного процесса первой половины XIX века. Два-три раза упоминает его А. С. Пушкин в своих заметках, посвященных истории Петра I. Трижды мы встретим имя Димитрия в полном собрании сочинений Белинского: знаменитый критик вскользь вспоминает его в ряду других древних писателей. У А. Н. Добролюбова св. Димитрий Ростовский упомянут дважды, причем оба раза в связи с полуанекдотическим, с точки зрения Добролюбова, случаем составления Симеоном Полоцким и Димитрием гороскопа Петру Великому. В значительно большей степени интересовался святоотеческой литературой Н. В. Гоголь: в его письмах и заметках ссылки на св. Димитрия можно найти неоднократно.
На этом фоне заметный интерес представляет обращение к личности и наследию св. Димитрия такого писателя, как Вильгельма Карловича Кюхельбекера.
Первое упоминание имени Святителя Димитрия мы находим в тюремном дневнике Кюхельбекера в начале 1833 года: 30 января поэт делает такую запись: «Перелагаю притчу Димитрия Ростовского. Начал 8-ю книгу «Илиад»».1 8 февраля того же года Кюхельбекер записывает: «Кончил сегодня «Притчу Димитрия Ростовского»».2 В Дневник текст притчи автором вписан не был. Напечатана она была впервые гораздо позднее, в заграничном издании декабристских стихов. В России же эта притча Кюхельбекера была напечатана лишь однажды в 1908 году в издании «Полное собрание стихотворений В. Кюхельбекера».— М., Изд. «Библиотеки декабристов», редактором которого был Г. В. Балицкий. Ни в одно из послереволюционных изданий Кюхельбекера данное произведение не вошло. Вот текст этой практически неизвестной притчи:
НИЩИЙ
(притча св. Димитрия Ростовского)
Был некогда учитель знаменитый
И к Господу прилежно воззывал:
«Мне покажи такого человека,
Чтобы меня поставил на стезю,
Ведущую удобно и безбедно
На небеса».— И в некий день, когда
С особенным желаньем он молился,
Желаньем тем проникнут и объят,
Казалось, глас к нему пронесся свыше
И повелел: «Изыйди, обретешь
В преддверии церковном человека,
Какого ищешь».— И, восстав, пошел
Из келии учитель и увидел:
Пред дверию церковною сидит
Подобный Лазарю, убогий старец,
Оструплен весь, исполнен лютых ран;
Худа на нем одежда и едва ли
За рубище три пенязя кто даст.
Учитель был обычаем приветлив
И, проходя, на старца посмотрел
И молвил: «Добрый день тебе».— А нищий
Ответствовал: «Не помню, чтобы день
Бывал мне злой».— Ответ его услышав,
Учитель стал и первый свой привет
Исправил так: «Господь тебя счастливым
Да сотворит».— «Что ж? — нищий говорит,—
Еще несчастным никогда я не был».
Учитель удивился; «Но легко,
Быть может, слух мне погрешил,— быть может,
Не понял я»,— помыслил он в себе
И, мало изменяя, повторяет:
«Ты что вещал, убогий брат? — А я
Благополучным быть тебе желаю
И слушает, но старца речь ясна:
«Я не бывал доселе злополучным».
«Велеречив же ты!»— Подумал тот
И, дабы ум его изведать, молвил:
«Всего тебе того желаю я,
Чего желаешь сам».— «Мне недостатка
Нет никакого”,— нищего ответ,—
«И все, чего желаю, мне бывает,
Хотя и временного не ищу
Благополучья». Возразил учитель:
«Спасет тебя Господь за то, что ты
Благополучие мирское презрел,
Однако мне скажи: един ли ты
Меж бедствующими людьми безбеден?
Гласят же: малолетен преисполнен
И зол и бед.— И как единый ты
И злого дня не повстречал поныне?
Постигнуть слов твоих я не могу».
Тогда учителю поведал старец:
«Благополучного ты мне желал
И счастливого дня, я рек: несчастье
И злополучье неизвестны мне;
И точно так затем, что благодарен
За жребий я, который Бог мне дал.
И ведай: не желать благополучья —
Мое благополучье. Никому
Несчастья нанести вреда не в силах,
А разве лишь тому, кто их дрожит,
Кто ждет от них вреда.— Но я о счастье
Не думаю,— я никогда о нем
Правителю вселенной не молюся;
Итак, и злополучен не бывал:
Незлополучен тот, кому дается
Все по желанью. Гладом таю? Пусть!
Я, как Отца, благословляю Бога:
Он ведает все, что потребно нам.
Теснит ли мраз меня или пронзает
Незапно дождь или же что терплю
Иное от воздушных изменений,—
И тут его хвалю. Когда меня
Поносят все,— Его не мене славлю.
Не знаю ли, что все то Бог творит?
Творимому же Богом невозможно
Не быть благим. Он сладкое ли даст
И он же горькое ли что попустит?
Отрадное, противное равно
С веселием от Господа приемлю,
Как из десницы доброго отца:
Мне все угодно, что ему угодно,
Несчастлив в мире ищущий утех;
А истинная в жизни сей утеха
Вверятся воле Господа во всем.
И воля Господа добра и права
Всегда и совершенно: ей нельзя
Быть злою, ей нельзя и улучшаться,
Во всем ее держуся и к тому
Все мысли, все заботы прилагаю,
Чтоб мне единого того хотеть,
Чего Всевышний хочет, не хотеть —
Чего не хочет Он».— На то учитель:
«Ужель согласен с речью разум твой?
Ужель, скажи, ты рассуждал бы так же,
Когда бы в ад Господь тебя послал?»
Он — в ад меня? Но знай!» — воскликнул старец,—
Мне крепости чудесной две руки
Дарованы, и этими руками
Объял бы неразлучно я Его:
Рука мне — глубочайшее смиренье;
Нелицемерная к нему любовь —
Рука другая. Оными столь крепко
Держуся Бога, что Его с собой
Увлек бы я, куда бы не был послан.
Отраднее ж воистину мне быть
Вне неба с Ним, чем без Него на небе!..»
Был изумлен учитель и познал:
«Се к Богу правый путь». Но дабы боле
Сокрытую во храмине худой
Больного тела старцева жилицу (?)* —
Премудрость искусить, так вопросил:
«Откуда ты?» И был ответ: «От Бога».
«Где Бога ты обрел?»— «Там, где весь мир,
Им сотворенный, где оставил я
Все, что им создано».— «Но где же Бог?»
«Воистину вещаю: в чистых мыслях
И доброй совести».— «А кто ты сам?»
«Я? Кто-нибудь. Каков же я — ты видишь.
Но образом и бытием своим
Я так доволен, что за них не взял бы
Богатств и славы всех царей земных;
Не всякий царь души своей властитель,
Умеющий собой повелевать».
«И по сему ты — царь. Какого царства?
И где оно?»— Тогда, поднявшись
И указав горе, премудрый старец
Ответствовал: «Так, царь, кому дано
На царство то от Бога завещанье
Кто знаменья Его уразумел!.. «3
(Примечание: * В издании Балицкого — жилищу.)
До сих пор исследователями творчества Кюхельбекера не указывался тот источник, по которому поэт мог ознакомиться с оригиналом данной притчи. Конечно, Кюхельбекеру наверняка было известно собрание сочинений св. Димитрия Ростовского, вышедшее в 1805 году, тем более, что на Библию св. Димитрия как на образец высокого слога указывал один из духовных учителей Кюхельбекера — адмирал А. С. Шишков (в своем «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка»).4 В 1828 году, когда Кюхельбекер уже находился в Шлиссельбургской крепости, выходит новое издание сочинений Святителя Димитрия Ростовского. Однако, по всей видимости, оно осталось недоступным для Кюхельбекера. Что же касается данной притчи, то оригинальный текст поэт извлек из статьи В. М. Перевощикова «Материалы для истории Российской Словесности: Св. Димитрий Туптало», опубликованной в № 5 «Вестника Европы» за 1822 год.
5 января 1833 года (т. е. за три с лишним недели до упоминания работы над переложением притчи) Кюхельбекер помечает в Дневнике: «В «Вестнике” прочел я статью очень занимательную Перевощикова».5Комментаторы новейшего издания Дневника Кюхельбекера — Н. В. Королева и В. Д. Рак — упоминают данную статью,6 однако с последовавшим вскоре переложением притчи они ее не связывают, поскольку сама притча, как уже говорилось, отсутствует во всех современных изданиях сочинений Кюхельбекера как «не представляющая самостоятельной художественной ценности».7
Оригинал притчи св. Димитрия был напечатан в «Вестнике Европы» в качестве приложения к статье В. Перевощикова. Вот этот текст:
«Бе некий учитель знаменит, иже долгое время моляшеся к Богу прилежно, дабы показал ему такова человека, от негоже бы возмогл на правейшую наставитися стезю, удобно и безбедно к небеси ведущую. Некоего убо дне, в оньже зело таковым желанием объят быв, прилежнешыя воссылаше мольбы, мняшеся услышати глас свыше повелевающъ ему изыти из келлии к церковному преддверию, тамо, рече, обрящеши егоже ищеши человека. Изыде убо, и обрете при дверех церковных старца нища, всего острупленна, вредами согнивша, нозе ран имуща исполненна, и гноем текуща, одежда его зело худа, едва трех пенязей ценою суща. Того минующи учитель, по обычаю приветствова глаголющи: добрый день буди старче! Старец же отвеща: не помню, рече дабы когда зол день был ми. Житель же таков ответ слышав, ста, и аки исправляя первый привет голагола: убо да сотворит тя Бог щастлива. Отвеща старец: нещастлив аз несмь был никогдаже. Удивися таковому ответу учитель, обаче мысляше в себе, не погрешил ли слышанием, еда не добре слышав не разуме глаголов старчих; и паки приветствование мало измененными словесы повторяя, рече: что ты глаголеши старче; аз тебе желательствую, дабы ecи был благополучен. Паки старец отвеща: не был есмь злополучен никогдаже. Мнев же учитель старца быти велеречива суща, хотя искусити разума его, глагола: хощу да будет тебе то, еже сам себе хощеши. Старец рече: несть ми никаковаго недостаточества, все бо якоже хощу, тако ми бывает, аще и не ищу временного благополучия. Учитель: спасет тебе Бог человече, понеже презираеши мирское благополучие: обаче скажи мне, молю тя, ты ли един ecи между бедствующими человеки безбеден; убо лож есть Иов глаголяй: человек рожденный малолетен есть, исполнь многих бед и зол: како же ты един избежал ecи всех дний злых; не могу разумети смышления твоего. На сие старец: тако есть, господине мой, якоже рекох ти, егда желал ми ecи доброго и щастливого дне, пререковах, сказуя мя никогдаже познавша какового нещастия и злоключения: еже бо ми дадe Бог пребывание, о сем благодарен есмь, а не желати благополучия, благополучие мое есть. Страхования оная щастия и нещастия никогоже вредят, точию тех, иже вредитися от них боятся: но аз небрегу о щастии, ниже когда о нем молюся ко Отцу Небесному, вся управляющему, и тако никогдаже бех неблагополучен, яко той, емуже вся по желанию бывают. Гладом ли таю; за то Бога яко Отца, ведущего вся ихже требуем, благодарю; мразом ли стесняюся, или дождевыми каплями пронзен бываю, и иная ли воздушная стуженая терплю; также хвалю Бога. Когда все меня поносят, равне Бога хвалю: вем бо, яко вся та Бог творит, и не возможно есть, дабы творимое Богом не было добро. Чего ради и вся Богом подаваемая, или попускаемая благоприятная, или противная; сладкая ли или горькая, равне почитаю вся та, яко от руки доброго Отца весело приемлю и то едино хощу, еже Бог хощет: и тако все еже хощу, бывает ми. Окаянен есть ищай каковых щастливостей в сем мире, сия истинная в сей жизни щастливость, еже на самую возлагатися волю Господню. Воля бо Господня совершенно добра и права есть, яже ниже лучшею сотворитися, ниже злою быть может: сия о всех суд издает, а о ней никтоже: сея да всецело держуся, тщание имею, и всею мыслию тому прилежу, да бых, что-либо Бог хощет, и аз хотел тожде и чего Бог не хощет, и аз не хотел тожде. Того ради не мню себе нещастлива быти никакоже, егда волю мою всю сице всецело к Божией воле прилагаю и согласую, яко не ино есть у мене хотети, или не хотети точию тоежде, еже Бог хощет, или не хощет. Глагола учитель: сице ли от разума твоего сказуеши ми; рцы ми убо, молю, еда ли туюжде бы ecи имел мысль, аще бы тя Бог во ад послати изволил; Абие старец: мене ли Он послет во ад; но веждь, яко имам два рамена дивной крепости, теми аз ялся бых Его объятием неразлучным: едино рамо ми есть глубочайшее смирение, другое нелицемерная к Богу любы, и теми раменами сице бых крепце ямя Бога, яко идежелибо был бых послан, туде и Его повлек бых с собою, и воистину извалительнее мне было бы вне небесе с Богом, неже в небеси без Него. Удивляшеся учитель таковым ответам старчим, и мысляше в себе, яко се есть правый путь к Богу, еже с волею Его святою согласовати. Хотя же множае искусити премудрость старчу, сице в худей тела его храмине сокровенную, вопроси: откуду семо пришел ecи; От Бога приидох, отвеща старец. Ему же учитель: и где обрел ecи Бога; Старец рече: тамо Бога обретох, идеже вся вещи созданные оставих. Паки учитель: где же нынь оставил ecи Бога; Старец рече: воистинну в чистых мыслях и доброй совести оставих Его. Глагола учитель: кто ecи ты от человек; Старец отвеща: кто-либо есмь, обаче сим, якоже мя видиши, образом и бытием сице удовлеваюся; яко не дал бых его за богатства всех Царей земных: Царь есть всяк человек, умеяй собою владети, и повелеваяй своим мыслям. Царь ли убо ecи, глагола учитель; где убо твое царство; Старец же перстом к небеси указав рече: онамо царство мое: Царь есть, Ему же царство оно известными начертаниями написано есть».8
Предоставив вниманию читателей и исследователей-«димитриеведов» оба текста — оригинальную притчу Димитрия Ростовского и ее стихотворное переложение, сделанное Кюхельбекером, мы воздержимся от подробного сопоставительного анализа. В целом же можно сказать, что хотя Кюхельбекер достаточно точно следует за оригиналом, ценностные аспекты у него несколько смещены. Притча св. Димитрия Ростовского представляет собой яркий образец барочной риторики, в ее основе лежит неожиданная и эффектная игра парадоксами: «яко идежелибо был бых послан, туде и Его (Бога) повлек бых с собою». Для Кюхельбекера большую важность приобретает проблема поведения человека перед лицом жизненных невзгод — проблема, глубоко прочувствованная и пережитая им лично. Такой взгляд на это произведение подтверждает и другой текст поэта: послание «Племяннику Д. Г. Глинке при пересылке притчи св. Димитрия», написанное через неделю после окончания работы над переложением:
<… > праведника мудрое сказанье,
Смиренного, чье имя носишь ты,
Не об отечестве напоминанье:
Любви залог руки моей черты!
Любви отшельника тебе родного:
Внимая притче пастыря святого,
На коем почивала благодать,
Тебе ее желал он передать.
Прими ж ее: я в ней обрел отраду,
Души болезням в ней нашел цельбу.
Да будет и тебе она в усладу.
Благословляю Вышнего судьбу…9
Таким образом, притча св. Димитрия естественно соединилась в сознании Кюхельбекера с автобиографическим материалом, в результате чего его переложение получило легкую сентиментально-романтическую окраску.
Особо нужно отметить роль стихотворного размера — белого пятистопного ямба,— которым написано переложение. Кюхельбекер был одним из пионеров использования данного размера в России. Нерифмованным пятистопным ямбом написана (в основном) его ранняя трагедия «Аргивяне». Трудно с полной уверенностью сказать, почему он обратился к пятистопному ямбу в данном случае. Однако нельзя не отметить, что пятистопный ямб в первую очередь нес в себе «семантический ореол» романтической драмы. Диалог учителя и нищего в трактовке Кюхельбекера предельно драматичен,— ведь речь идет о вопросах, затрагивающих основы смысла жизни автора. У Димитрия же диалог по-барочному риторичен. Кюхельбекер этого не замечает, но подсознательно ощущает и поэтому старается с помощью размера придать притче прочувствованно-эмоциональный характер.
Глубоко личное отношение Кюхельбекера к образу св. Димитрия не покидало его до последних дней жизни, о чем свидетельствует написанная им за несколько месяцев до смерти молитва, обращенная к «праведнику мудрому». Обстоятельства создания этой молитвы раскрывает письмо Д. А. Щепина-Ростовского* к Н. Д.Фонвизиной** от 23 ноября 1845 года: «Василий*** Карлович Кюхельбекер в эти несколько недель подвержен жестокой глазной боли, до такой степени усилившейся, что до двадцатого числа этого месяца ничего не мог различать — гной истекал из них. Но в этот день несколько прозрел и мог осмотреть, хотя с трудом, окружающие предметы. Исполненный священного и поэтического энтузиазма к Святителю Димитрию Ростовскому чудотворцу со времени явления его святого лика во сне жены, Василий Карлович сочинил молитву в стихах — памяти Предстателя у Всевышнего, которая при этом письме прилагается».10
Вот это стихотворение, естественно завершающее тему «Кюхельбекер и св. Димитрий Ростовский»:
Я часто о тебе с друзьями говорю,
Я привлечен к тебе таинственным влеченьем;
В незаходимую ты погружен зарю,
Но близок ты ко мне любовью и жаленьем.
Угодник Господа! Какая связь, скажи,
Между тобою, муж, увенчанный звездами,
И мною, узником грехов, и зол, и лжи,
Вдрожь перепуганным своими же делами.
К тебе влекуся, но — и ты влеком ко мне…
Ужели родственны и впрямь-то души наши
И ты скорбишь в своей надзвездной вышине,
Что я, твой брат, пью жизнь из отравленной чаши?11
*Дмитрий Александрович Щепин-Ростовский (1798 — 1859) – декабрист. Общался с Кюхельбекером в последние годы его жизни в Кургане.
**Наталья Дмитриевна Фонвизина – жена декабриста М. А. Фонвизина.
*** Таким русифицированным именем называли Кюхельбекера некоторые близкие в период его сибирской ссылки.
